Снятся голуби, змеи и крыши домов. Снятся тогда, когда мне удается уснуть.
Бессонница меня убивает. Вместе с ней приходит головная боль, за ней - жар, за жаром холод, они сменяют друг друга и будто существуют во мне вместе. Одновременно. Почти каждый день идет кровь из носа. Каждый день я борюсь с желанием просто умереть. Каждый день, умоляя все силы об обычном сне, я думаю и вспоминаю. Я осознаю так много для себя, сколько не осознавал до этого никогда. И я хочу покоя.
Нет, тот малыш умер. Его жестоко убили, не став слушать оправданий и просто мольбы о том, чтоб его просто выслушали. Он тогда уже знал, что умрет. Он тогда уже был мертв и оживлен мной лишь для того, чтоб я мог, пользуясь им, говорить от его лица, его словами и его голосом.
Но разве это он был тогда, зимой, в теплой комнате? Разве он говорил? Разве он смотрел в окно и непринужденно, как ребенок, улыбался?
Нет. Это был не он. Это был тот, кто слушает, отвечает, улыбается. Запертый в своей башне, в большой пустой комнате, дверь от которой находится в длинном коридоре из таких же дверей. Он не тот, кого нужно держать на цепи. Не тот, кого нужно заставлять что-то делать, не слуга, не игрушка, он никому ничего не должен. Он сам выбирает и сам приходит. Его нельзя заключить, иначе он превратится в зверя. Именно поэтому он сам себя запер в этой башне. В своей комнате и не может выйти.
Бессонница меня убивает. Вместе с ней приходит головная боль, за ней - жар, за жаром холод, они сменяют друг друга и будто существуют во мне вместе. Одновременно. Почти каждый день идет кровь из носа. Каждый день я борюсь с желанием просто умереть. Каждый день, умоляя все силы об обычном сне, я думаю и вспоминаю. Я осознаю так много для себя, сколько не осознавал до этого никогда. И я хочу покоя.
Нет, тот малыш умер. Его жестоко убили, не став слушать оправданий и просто мольбы о том, чтоб его просто выслушали. Он тогда уже знал, что умрет. Он тогда уже был мертв и оживлен мной лишь для того, чтоб я мог, пользуясь им, говорить от его лица, его словами и его голосом.
Но разве это он был тогда, зимой, в теплой комнате? Разве он говорил? Разве он смотрел в окно и непринужденно, как ребенок, улыбался?
Нет. Это был не он. Это был тот, кто слушает, отвечает, улыбается. Запертый в своей башне, в большой пустой комнате, дверь от которой находится в длинном коридоре из таких же дверей. Он не тот, кого нужно держать на цепи. Не тот, кого нужно заставлять что-то делать, не слуга, не игрушка, он никому ничего не должен. Он сам выбирает и сам приходит. Его нельзя заключить, иначе он превратится в зверя. Именно поэтому он сам себя запер в этой башне. В своей комнате и не может выйти.
Оставьте меня. Не пытайтесь заключить в свои клетки. Мне нужен покой, тишина и просто чистые чувства без "должен", без ревности, грязи, выдумок и обвинений. Мне нужен покой. И если вы приходите ко мне - приходите, как раньше, как тогда. Все. Все вы. Иначе я буду вынужден изгнать вас из моего мира. Ради того, чтобы жить и улыбаться, как раньше.
Алабандин.